Интимная филология

Должно быть, немало филологических работ, в которых при некоторой сноровке и необходимых сведениях можно обнаружить нечто большее, чем плоды праздного любопытства или неизвестно чем мотивированного академического интереса. Могу признаться, что изредка, в некоторых сочинениях, доходил до опасных откровенностей, до своих собственных, личных страхов, притязаний и убеждений, сам себе доказывая и объясняя какие-то экзистенциально существенные вещи. Помстилось что-то похожее со статьей А. И. Федуты про «Слона и Моську» в литературе сталинской поры. Когда лет пять тому назад в педуниверситете слушал ее как доклад, то он не показался особенно глубоким и интересным, напомнил легковесные постмодернистские доклады с случайными сопоставлениями, узкой экземплификационной базой из тоже случайных текстов, – может, думал, так оно и было задумано, на грани пародии, доклад был с посвящением памяти понятия «Интертекстуальность» (кто не падал под столы на заседаниях, кто не ржал в кулуарах, с Федутой или без него, от докладов прозелитов про это самое понятие, открытое, мол, Кристевой?! или, не дайбо, внезапно появившееся у постмодернистов ну вот буквально позавчера?!). Перечитывая на днях по известной надобности, опознал признаки интимной филологии в последних абзацах. Там речь идет о том, что резонерша Шавка «шавит» по здравому смыслу: не стоит облаивать столь огромного зверя, нужно отступить, смириться с избранным Слоном-Левиафаном курсом, а нынешние российские телевизионные публицисты вроде Михаила Леонтьева идут еще дальше:

Согласно им, лаять нужно не на Слона, а на тех, кто противостоит ему, кто не согласен с ним и высказывает собственное, отличное от слоновьего, мнение. Они исходят из главного постулата: народ (составляющий, согласно Гоббсу, тело государства-Левиафана) определился в выборе своего курса, а народ ошибаться не может — во всяком случае, меньшинство не имеет права навязывать свою позицию большинству, и даже высказывать свою позицию. Меньшинство, мыслящее иначе, желающее иного, должно безоговорочно подчиниться и умолкнуть.

Кто бы сомневался, что здесь мы имеем дело с проекцией своей собственной ситуации в лукашистской Беларуси, и отчаянной попыткой убедить самого себя хотя бы надеждой на отложенный, отодвинутый в глубь исторической перспективы успех:

Напомним лишь, что в 1968 году те немногие, кто вышел на площадь протестовать против ввода советских войск в Чехию также казались Моськами, противостоящими Слону. Как и генерал Петр Григоренко, как и Александр Солженицын. Напомним, что маленькие балтийские республики в 1989–1991 гг., отстаивавшие на съезде народных депутатов СССР свое право на суверенитет и независимость, также казались ничтожными собачонками, мешающими движению Левиафана.

Но именно этот исторический опыт доказывает: то, что кажется волей народа, не всегда является таковой, и Левиафан рассыпается, не будучи в состоянии подавить естественные порывы различных индивидуумов и удержать их на месте. Исторически побеждает Моська, а вовсе не безгласный и бездушный Слон и добровольно обслуживающая его Шавка.

Федута А. И. Письма прошедшего времени. Материалы к истории литературы и литературного быта Российской империи. Минск: Лимариус, 2009. С. 239–240.